Папу призвали в самом начале войны. Раньше он писал каждую неделю, но вот уже больше месяца мы не получали от него ни единой весточки. Мама с ума сходит от беспокойства. А теперь еще я бросила ее одну с младшими братиками. Чувствую, что предала ее.
Когда стало ясно, что скорой победы в этой войне не будет, мы с Валей вместе пошли на курсы медсестер. С тех пор Валя стала стремиться на фронт. Я не хотела на войну. Мне было страшно. Но подругу переубедить не удалось.
Я стояла перед тяжелым выбором: остаться с мамой или поехать с Валей? Мы с подругой всю жизнь жили в одном дворе и никогда не расставались. Она мне как сестричка. Я чувствовала, что не могу отпустить ее одну – ведь она совсем еще девчонка (ей шестнадцать, а мне уже девятнадцать).
Поезд везет нас в Сталинград. Соседки оживленно беседуют. Все разговоры крутятся вокруг войны. Война стала неотъемлемой частью нашей жизни. Я вспомнила, как еще несколько месяцев назад училась в университете, и все мои мысли были только о том, что одеть на танцы и скоро ли будет мое первое свидание. Теперь уже не скоро: я еду на фронт. Почему эта война должна была случиться именно сейчас, когда моя жизнь только начинается? И как все обернется теперь?
Никак не могу привыкнуть к своей новой форме. Она мужская. Даже трусы – мужские: широкие, длинные. Нижняя рубашка, гимнастерка, штаны, кирзовые сапоги – все огромного размера. Оделась, глянула в зеркало и ужаснулась: взъерошенная, бесформенная, во мне не осталось ничего женского. «А что женского может быть на войне?» – промелькнула мысль.
Получили паспорт смерти – в него вписывают, кому и куда посылать похоронку.
В палате стойкий запах крови. Медсестры, все как одна, серые от усталости, замотанные, с безотрадными лицами. Боже мой, неужели и мы с Валей станем такими?
Раненые, еще недавно здоровые молодые ребята, а теперь – искалеченные, беспомощные, страдающие. На всех печать войны. Самое важное – спасти им жизнь. Нам притаскивают солдат после боя: в забытьи, истекающих кровью. Мы просто не успеваем подойти ко всем! Двоим окажешь первую помощь, а третий умирает у тебя на глазах. Некоторые зовут, торопят, просят поскорее перевязать, чтобы снова идти в бой. Они в бреду.
Тяжело смотреть, как мучаются раненые. Одни – держатся, терпят, стараются лишний раз не побеспокоить. Другие – зовут по каждому поводу, стонут. А иные – не стесняясь, громко матерятся. Девчонки привыкли, не замечают. Я же смущаюсь, краснею, не знаю, куда себя девать от стыда. Отродясь не слыхала таких слов! Но понимаю – это их право. Это их, мужской мир. Мы же, женщины, тут случайно. По ошибке.
”Сестра”, “Сестричка”, “Товарищ медсестра” – вот кто я теперь. Имя свое слышу, когда захожу на смену, да на перерыве, когда успеваю перекинуться с девчонками парой слов. С Валей говорю вечером, только если наши смены совпадают. Но часто вижу ее, слышу ее уверенный, спокойный голос. Всюду она успевает, для всех находит доброе слово. Я ею восхищаюсь, потому что сама так не умею. Теперь мне кажется, что она взрослее меня.
Радостно только читать мамины письма. Они приходят каждую неделю: подробные, обстоятельные, неторопливые. Жду их с нетерпением, перечитываю последнее письмо каждый день, пока не получу следующее. От них веет домом, уютом, теплом, мамиными натруженными руками. Особенно приятно читать про братиков – какими они растут смышлеными, как быстро взрослеют. Я так по ним скучаю!
Иной раз взгляну на себя в зеркало – и не верится, что когда-то была женщиной. Красивой женщиной. Когда-то, очень давно, в мирное время.
А кто же я теперь? Теперь я солдат. По команде встаю, по команде ложусь. Научилась пользоваться автоматом и только надеюсь, что мне это не пригодится. Но так надо: на войне надо уметь стрелять. От меня не требуется ничего решать, только выполнять приказы. У меня нет времени думать – только действовать. Теперь я солдат.
Мы вместе доставали раненых с поля боя, когда начался обстрел. Я ничего не успела сообразить. Вдруг чувствую, как солдат летит на меня, подминая под себя, прикрывая. Долго лежала на земле, придавленная его телом. Кругом свистели пули. Последнее, что услышала, прежде чем потерять сознание – где-то совсем рядом взорвалась граната.
Когда очнулась, все вокруг стихло. Коля все еще лежал на мне. Он был мертв. Теперь я на всю жизнь перед ним в неоплатном долгу. Прислушалась – кругом ни звука, ни шороха. Значит, никого в живых не осталось. Тогда что я тут делаю? Я же живая мишень! Быстро поползла к своим, то и дело, натыкаясь на убитых. «Столько наших полегло – вот неудачное сражение! А скольких я сама выходила! Теперь снова будут доукомплектовывать», – промелькнуло в голове.
Каждую свободную минуту стараюсь отдохнуть. И чувствую, как мои силы возрастают. Теперь я успеваю помогать другим сестрам. Всюду я стала нужна. Если кто-то не справляется, зовут меня. Я даже ассистирую врачу в срочных операциях: хирургических медсестер у нас нет.
Не пойму, почему же раньше мне было так тяжело?
Я сложила лоскутки в свою походную сумку и оставила про запас.
Я тоже была в это время в помещении. Меня спасло обостренное чувство опасности, появившееся с того самого дня, когда меня спас Коля. Готовя раненого к перевязке, я испытала острое желание выйти из здания. Какой-то безотчетный страх толкал меня на улицу. Я сорвалась с места и побежала. Но тут вспомнила про девчонок, Валю и Клаву, которые работали в соседней палате. Я вбежала туда и потащила их за собой. Валя не понимала, что я от нее хочу, и упиралась. Что-то подсказывало мне: время идет на секунды. Я бросила ее и побежала за Клавой к выходу. Только мы успели выбежать, как в помещение попал снаряд. Раздался сильный взрыв. Все загорелось. Я сразу побежала за Валей и вытащила ее. Она пострадала от сильных ожогов. Валю увезли в госпиталь, и больше я не видела ее до конца войны. Правда, периодически получала от нее письма.
Когда подошла моя очередь, я, не задумываясь, сказала, что награда для меня может быть только одна: узнать местонахождение моего отца.
Главврач разозлился. Он требовал меня отказаться от безумной затеи. Но, когда увидел, что я своего решения не изменю, согласился передать мою просьбу командиру полка.
Как постарел наш командир! Я лишь на мгновение заглянула ему в глаза, и все увидела. И бессонные ночи, и долгие изматывающие бои, и огромную ответственность на его плечах. И тысячи, тысячи жизней, которые он не сумел уберечь!
А я, к своему стыду, досаждала ему личными проблемами.
– Здравствуйте, товарищ Абрамова! – обратился ко мне командир. – Я впервые сталкиваюсь с отказом от награды, но мне нравится ваша настойчивость. Главврач отзывался о Вас самым наилучшим образом. Ваша стойкость и усердие спасли много человеческих жизней. Я лично благодарю Вас за это.
– Знаете, Вам очень повезло, – продолжал он. – На мои запросы по поводу вашего отца пришло письмо от командира взвода Шмелева. Из этого письма становится ясно, где пребывает ваш отец и почему от него не было вестей. Вот оно. Вручаю его Вам как награду за проявленное мужество и отвагу.
– Служу Советскому Союзу! – только и сумела выдать я.
* * *
командира 190 артиллерийского полка
153 стрелковой дивизии Колчанова
управления 10-й батареи Шмелевым
Прочтя Ваш запрос, я вспомнил человека, назвавшего себя Семеном Абрамовым, которого в последний раз видел в начале сентября 41 г. в клинике для душевнобольных в г. Смоленске.
Первая наша встреча произошла за неделю до этого при следующих обстоятельствах. Во время боя под Смоленском я был контужен. Очнувшись, обнаружил, что у меня сильно повреждено бедро. Пополз к своим и вдруг увидел, как по полю идет советский солдат. Он не полз, не бежал, а просто неторопливо шел. Он вел себя так, будто не знал, что он на войне, хотя на нем была форма человека, который не раз побывал в бою. С немецкой стороны на солдата тут же открыли шквальный огонь. Я крикнул ему, чтобы он залег на землю. Он послушался, но сделал это очень медленно и нерешительно. Уцелел он лишь чудом.
Мы вместе нашли укрытие в воронке, и отсиделись там до темноты. Солдат никак не мог понять, где он находится. Я рассказывал ему о войне, а он был так поражен, будто все это слышал впервые. Солдат твердил, что ничего не помнит. Только повторял свое имя – Семен Абрамов. Я попросил показать мне его документы. Оказалось, он потерял их. Роясь в карманах, Абрамов обнаружил семейную фотографию. «Это моя семья! – взволнованно воскликнул он». И перечислил всех по именам. Но где он жил до войны и чем занимался, Абрамов так и не вспомнил.
Когда стемнело, мы добрались до своих. Я передвигался с большим трудом и большую часть пути Абрамов тащил меня на себе. Когда меня выписали из госпиталя, я поинтересовался, что стало с сержантом. Выяснилось, что его поместили в клинику для душевнобольных. Я навестил его, и он был рад меня видеть. Пожаловался, что в его памяти нет сдвигов.
Вскоре наши силы были отброшены, и немцы заняли Смоленск. С тех пор Абрамова я не встречал.
Шмелев»
* * *
Я была здесь не одна. Прижавшись ко мне почти вплотную, спал человек. Полуголый мужчина! Я сделала резкое движение, чтобы встать, и задела его. Он застонал, беспокойно заворочался и затих.
Я еще раз попыталась подняться, стараясь не задеть спящего, но не смогла. Что-то сковывало мои движения. Я приподняла голову. Огляделась. Мы с мужчиной лежали в одном спальном мешке.
На его плече неумелая окровавленная повязка из странно знакомой материи в голубой цветочек.
И тут я все вспомнила…
Предыдущий день был изматывающим. Когда вытащили с поля боя всех оставшихся в живых, было уже за полночь. Я так устала, что могла думать только об одном – о сне.
Возвращаясь в санчасть, услышала из леса слабый стон. Кто-то звал меня. Неожиданно нашлись силы. Пошла назад. Углубилась в лес. Кругом темень – никого не видать. Только стон все громче. Обо что-то споткнулась – оказалось, сумка. Стала ползать и вслепую шарить вокруг. Наткнулась на человека. Стонет, бредит во сне. Разбудить не смогла. Стала ощупывать. Вдруг рука увязла в чем-то липком и горячем. Кровь. Сняла рубашку и на ощупь перебинтовала рану на плече. Напоила из фляжки.
Ночь. Темно. Холодно. Глаза слипаются. Сил больше нет. Решила остаться в лесу до утра.
Земля сырая. В сумке солдата нашелся спальный мешок. С трудом натянула мешок на солдата, а потом залезла туда сама (так нам обоим будет теплее). Пригрелась и уснула…
* * *
Боже мой! Что же я натворила! Я спасла врага. Вчера в темноте не отличила своего от чужого.
Сорвалась и побежала назад, в санчасть. Никого не нашла. Все ушли еще утром. Догонять своих? А как же раненый? Нет, я не могу просто так бросить его умирать. Я должна вернуться.
Но как его теперь найти? Это было где-то недалеко от дороги. Но где? Стала метаться у леса. Уже почти отчаялась, как вдруг за деревьями промелькнуло что-то светлое. Лоскуток моего платья в голубой цветочек. Видимо, выпал из сумки и зацепился за ветку.
Я нашла раненого таким же, каким и оставила. Спит беспокойно. Бормочет, кого-то зовет… Юное лицо исказила гримаса недоумения и обиды. Он же совсем еще мальчишка! Взяла в руки его рубашку. Странно: хоть и в крови, рубашка почти новая – не потрепанная, не протертая, как у наших. Из кармана что-то выпало. Фотография. Типичная еврейская семья. Парень, стоящий справа, похоже, и есть мой раненый. Вложила карточку назад.
Почему мы, евреи, должны воевать друг против друга? Разве мы можем быть врагами? Мы же один народ! И как получилось, что евреи воюют на стороне немцев? Чудовищная война!
Поменяла солдату повязку, напоила. Решила остаться с ним, пока не оправится. Определившись, наконец, успокоилась после всех переживаний этого дня. Почувствовала сильный голод. Нашла в сумке консервы. Поела. Остаток дня и ночь прошли без изменений.
* * *
Но, подняв глаза, я встретилась с ним взглядом, и волнение тут же улеглось. Он смотрел на меня с благодарностью и симпатией. И улыбался мне теплой, наивной, почти детской улыбкой.
– Шалом, мейдале! – поздоровался он со мной.
Я узнала идиш – моя бабушка говорила на нем. И как я могла испугаться этого юношу? Он же совсем не похож на солдата. На нем нет печати войны, которую я столько раз встречала в глазах наших ребят. В нем нет того постоянного напряжения, в котором живет солдат, зная, что любая оплошность может стоить ему жизни. Он еще не успел столкнуться с ужасами войны. В его открытых добрых глазах я прочла глупую детскую радость. Чему тут радоваться? Мы на войне!
– Атаер мейдале, почему ты молчишь?
Он назвал меня милой девушкой. Меня уже давно никто так не называл.
– Как чудесно у вас в лесу! Такая благодать… – он говорил и говорил, а я вдруг поняла, что со мной уже давно никто не беседовал просто так. Я и забыла, что можно говорить о чем-то, кроме войны. Ведь я была солдатом.
– Очнись, мы на войне! – почти закричала я.
А потом подумала – он же не поймет. Откуда ему знать русский? Но он понял. Посмотрел на меня с сочувствием.
– Боже мой, атаер мейдале! Сколько же всего тебе пришлось пережить!
Я взглянула на него. Увидела на его плече повязку из своего неношеного платья. И вспомнила, что когда-то была девушкой. Когда-то у меня были мечты. И этот незнакомый юноша напомнил мне о них. Зачем он о них напомнил? Ведь сейчас война.
Впервые с тех пор, как меня спас Коля Васильев, с тех пор, как я стала солдатом, я заплакала. Вернее, зарыдала. Казалось, во мне накопилось столько слез, что мне их никогда не выплакать. Я услышала, как юноша шепчет мне слова утешения. Он говорил о доме, о вечере, когда вся семья собирается у пианино. Он говорил еще о многом, но все это было из другой, мирной жизни, которая стала для меня лишь далеким сном. Но этот паренек рассказывал о ней так красноречиво, что мне показалось, будто я сама на мгновение очутилась там.
Сегодня ко мне вернулось давно забытое чувство – радость.
* * *
Я начинаю привыкать, что он со мной говорит на идиш, а я с ним по-русски. Язык, который я не слышала более десяти лет, напоминает мою покойную бабушку, еврейские праздники и мое детство.
Я спросила Яшу, откуда он знает русский. Оказывается, его дед участвовал в русско-японской войне и там хорошо освоил язык. А потом научил и внука.
– На идиш ты говоришь гораздо лучше, – улыбнулась я, когда Яша пытался заговорить на русском.
– А тебя как зовут? – спросил он.
– Дарья.
– Это не еврейское имя.
– Мое второе имя – Двора.
– Тогда я так и буду тебя называть.
Последний раз так звала меня бабушка много лет назад. Непривычно слышать это имя снова. Непривычно, но приятно.
* * *
Но у меня такое чувство, будто он очень близкий мне человек. Я могу поделиться с ним всем, как раньше делилась с Валей. Сколько невысказанного у меня накопилось за эти годы! Я говорю и говорю без умолку. Вдруг останавливаюсь и думаю: что это со мной? Вряд ли Яше это интересно. Но встречаюсь с его внимательным взглядом, и убеждаюсь в обратном. Наверное, это и есть настоящее счастье. Счастье, – это когда ты кому-то очень важен. Когда рядом есть человек, который может выслушать и понять тебя.
* * *
Собираю ягоды, грибы да орехи, чтобы хоть как-то сэкономить наши скудные съестные припасы. Яша сначала наотрез отказывался все это есть – боялся отравиться. Но я объяснила ему, что лес знаю с детства. Всегда отличу хороший гриб от мухомора. Да и нехорошо брезговать дарами природы.
Сегодня Яша, наконец, согласился отведать со мной грибной суп. Не знаю, что на него повлияло – мои уговоры, тот факт, что я сама до сих пор не отравилась, или же ароматный запах супа. Но одно точно – он стал мне больше доверять. Уже, не упрямясь, дает мне менять повязку. Соглашается, чтобы я постирала его одежду.
Он чувствует себя виноватым из-за своей беспомощности. Ну, как ему объяснить – мне в радость все эти хлопоты! Когда я вожусь по хозяйству, то забываю о войне. Только ночью от нее нет спасенья – она приходит в мои сны.
* * *
Я купалась на речке, когда заметила Яшу. Не ожидала увидеть его здесь: у реки довольно крутой спуск. Такой путь нелегко преодолеть с его раной.
Но смутило не то, что он застал меня не одетой, а то, как он смотрел на меня! Раньше никто никогда так на меня не смотрел. Я тут же окунулась под воду, а он отвернулся, видимо, сам смущенный не меньше моего. Но еще долгое время я не могла прийти в себя. Меня переполняло какое-то возбуждение. Меня почти лихорадило. Боже мой, мне даже не с кем об этом поговорить!
Впредь надо быть начеку, когда решу искупаться.
* * *
А еще он подарил мне зеркальце. Вот удивительная вещица! Теперь я подолгу смотрюсь на себя. Как мне не хватает румян, которые я оставила дома. И платьев. Кроме формы мне совсем нечего надеть.
Я заметила, что Яша наблюдает за мной. Но стоит мне поймать его взгляд, как он тут же отводит глаза.
Каждое его случайное прикосновение отзывается во мне волной новых ощущений. Какая-то сила тянет нас друг другу. А мы стараемся вести себя так, будто ничего не происходит. Даже заговорить об этом не решаемся.
* * *
* * *
Вот как это произошло: мы услышали, что кто-то приближается. Только успели затаиться за деревьями, как мимо нас, совсем рядом, прошел отряд советских солдат. Их шаги давно затихли вдали, а мы все еще сидели, боясь пошевелиться. Вещи были разбросаны повсюду. Стоило кому-то из них взглянуть в нашу сторону, и нас бы заметили. И схватили. А кто мы теперь? Яакко – пленник, а я – изменница…
Как можно быть такими безрассудными! Ведь еще несколько дней назад я была на войне. Я спасала людей. Я была верна своей задаче. Теперь же встреча с этим юношей всё перевернула. Теперь война казалась мне страшным сном. Я уже не могла найти в себе силы вернуться к прошлому, вернуться к тому, что раньше считала своим долгом. Я потеряла так часто выручавшее меня чувство самосохранения. Я больше не была солдатом. Теперь я стала просто девчонкой. Нет, теперь я стала изменницей!
* * *
Мы оба понимали: каждому из нас надо возвращаться к своим. И, не сговариваясь, стали собираться в путь. Пошли вперед, на северо-запад, в сторону границы. Я несла все, кроме оружия. Яша настоял, что понесет его сам. Шли лесом. Жилые районы обходили стороной. Приходилось делать частые остановки: Яша быстро уставал.
* * *
– По моим расчетам, мы недалеко от линии фронта, – вымолвил Яша поздним вечером, когда мы остановились на ночлег. – Тут наши пути разойдутся. Нельзя, чтобы нас видели вместе. Так будет лучше для нас обоих. Если только ты не хочешь привести меня как пленного.
Я не видела его лица (костра мы не зажигали), но представила, как он улыбается.
– Как ты можешь шутить в такое время! – воскликнула я.
– Ко всему надо уметь относиться с юмором, – ответил он.
– Я не верю, что выйду отсюда живой. Знаешь, что у нас делают с изменниками? Их расстреливают.
– Но ты же не изменница! Ты заблудилась, ища раненого. Уснула от усталости. А когда проснулась, своих уже не было рядом.
– А как объяснить, где я пропадала целую неделю?
– Что-нибудь придумай! Скажи, что заболела. Лежала с температурой в лесу одна и не могла сдвинуться с места! Говори, что угодно, главное, будь сама уверена в своих словах.
– Тут ты попал в самую точку. Я не умею врать!
– Милая моя, не волнуйся ты так! Столько всего пережила – осталась самая малость. Ты справишься, все будет хорошо, – Яша подвинулся, обнял меня за плечи.
Я вдруг поняла, что люблю этого человека, но нам не суждено быть вместе. Завтра мы расстанемся навсегда. Я была уверена, что мои дни сочтены, со всей очевидностью ощущая, что вокруг война. Мне не выжить теперь! Я больше не солдат. Я потеряла свой инстинкт самосохранения. А взамен вернулись другие чувства, которые на войне – только помеха.
В эту ночь мне не спалось. Я смотрела на небо, на луну, на темные кроны деревьев и хотела навсегда запомнить мир таким вот прекрасным, умиротворенным.
– Ты спишь? – спросила я Яшу.
– Не могу заснуть, – откликнулся он. – Можно, я задам тебе вопрос?
– Какой?
– Скажи, ты когда-нибудь была с мужчиной?
– Нет. А ты?
– Я даже ни с кем не встречался… Подумал об этом, потому что не знаю, что со мной будет завтра.
– Я чувствую то же самое.
– Дни, которые я провел с тобой, стоили полугода на войне… Прошу тебя, не плачь! Ну что ты хочешь, чтобы я для тебя сделал?
– Поцелуй меня.
………………………………………………………………………………………………………………………………
Утром мы с Яакко расстались. Я уходила, нащупывая его фотокарточку в грудном кармане. Будто уносила с собой частичку близкого мне человека. В ближайшей военной части меня освободили от службы. Больше не было надобности в таком количестве медсестер.
* * *