Пройти собеседование не составило труда, и вот начались мои заводские будни. Давид оказался доброжелательным стареющим дядюшкой. Правда довольно запущенным, судя по давней щетине и выпиравшему из-под несвежей футболки животу. И все же он сохранил молодецкую живость, которая выражалась в громовом голосе, слышном всему цеху, да в безобидном юморе, позволявшем ему считать себя большим оригиналом. Он расписывал машины так красноречиво и увлекательно, что я неожиданно почувствовала себя напрямую причастной к индустриальному процессу и прониклась важностью возложенной на меня миссии. Чтобы собрать даже самый простой механизм, требовалось точно сосчитать, проверить и утвердить все сопутствующие детали. В этом и заключалась моя задача.
Пока я готова была довольствоваться ею, отложив в сторону мысли об испытании. Так бы я и сделала, ни встреться на моем пути препятствие по имени Виктор. Этого парня можно было бы счесть привлекательным, если бы не надменное выражение лица и колючие недоверчивые глаза. Как оказалось позже, его язык был не менее колючим. В тот момент, когда Виктор впервые заговорил со мной, я прониклась уверенностью, что он и есть то самое испытание.
Но в первый свой рабочий день я ни о чем еще не догадывалась и была полна радужных надежд. Мой новый наставник Давид сперва провел меня в кабинет, чтобы показать мое рабочее место и представить меня своим инженерам. Едва я зашла, как сразу узнала одного из них. Это был тот самый навязчивый провожатый, с которым я столкнулась в день собеседования.
Тогда он быстро ретировался, так и не назвавшись. Зато теперь сразу поднялся мне навстречу, поприветствовал легким поклоном и широко улыбнулся, предоставив на всеобщий обзор два ряда ровных красивых зубов. Верхний ряд чуть выступал вперед, придавая лицу хитроватое выражение. Он еще и подмигнул мне, намекая на то, что между нами было нечто большее, чем случайная встреча. Но я отвела от себя любые подозрения, ответив ему смущенным неуверенным кивком.
– О! Я вижу, вы с Глебом уже успели познакомиться! – не преминул заметить босс.
– Еще как! – радостно согласился тот.
– Не удивлен, – доверительно сообщил Давид. – Глеб у нас по женской части мастер. Ты с ним поосторожней, – предупредил он меня и пригрозил «проказнику» пальцем.
Я застыла в нерешительности, не зная, что на это ответить, но Давид уже представлял мне второго инженера, того самого Виктора, сбитого и широкоплечего. Если прием Глеба можно было назвать гостеприимным, то поведение его соседа было полной противоположностью. Парень просверлил меня оценивающим взглядом, скупо кивнул и тут же уткнулся в свой компьютер.
Давид стал восхвалять многочисленные достоинства своих драгоценных кадров, особенно Виктора, убеждая, что мне выпала честь попасть в «святая святых» завода. Я ни на минуту не усомнилась в его словах. Однако, казалось довольно странным, что эти «светлые умы» сидят в малюсеньком тесном помещении без единого окошка. К тому же, потолок здесь был настолько тонкий, что создавалось ощущение, будто наверху ходят прямо нашим по головам. И в довершении всего этого, из цеха так отчетливо доносился скрип, скрежет, свист и жужжание станков, что даже не видя рабочих, я могла четко представить себе их с инструментами в руках.
Наш «кабинет инженерного состава» Глеб окрестил «конурой», и что бы тут ни происходило, всему находил простое объяснение. «Что же ты от нас хочешь? – любил говорить он. – Мы торчим в этой конуре с утра до вечера. Теснимся как сельди в бочке. Тут у любого крыша поедет, а ты нас винишь за мелкие шалости.»
Я была с ним согласна, что «конура» вполне подходящее определение для нашего кабинета, но считать «мелкими шалостями» то, что здесь творилось, я отказывалась. И тем более отказывалась оправдывать это нехваткой свежего воздуха и солнечного света.
Но в первые дни работы я пребывала в неведении об укладе заводской жизни, полагая, что основным моим занятием будет сбор и подсчет деталей. Когда Давид укатил по неотложным делам, поручив Глебу все мне разъяснить, я была готова окунуться в новое дело с головой.
С Глебом я сработалась легко. Он не владел красноречием Давида, зато всегда находился под рукой и мог ответить на любой вопрос. Приносил дополнительный стул и усаживал меня за своим столом. Объяснял терпеливо, вдумчиво, с серьезным лицом. Проверял мои работы и хвалил за успехи.
Мне симпатизировал этот парень. В нем чувствовалась какая-то самобытность, то ли благодаря живому хитрому выражению лица, то ли из-за комичной походки. Он шел слегка переваливаясь, держа руки дугами по сторонам, будто хотел занять дополнительное пространство и казаться больше. (Коты добиваются такого же эффекта распушив шерсть.) А чего стоило одно его восклицание «Санта Моника»! Оно служило ему для выражения любой эмоции, от негодования до восторга. Глеб как-то признался, что перенял его у итальянцев.
Порой он приводил меня в смущение какой-нибудь двусмысленной фразой или изучающим взглядом, и тогда я вспоминала про Виктора, который сидел в метре от нас. Заметил ли он? Скажет ли что? Но тот в беседы не вступал, только искоса на нас поглядывал. В первые дни он со мной не разговаривал и вообще меня не замечал. Даже утром, когда я с ним здоровалась, он только неопределенно хмыкал, не поворачивая головы от экрана компьютера. Мне оставалось только догадываться, означает ли это приветствие и обращено ли оно ко мне.
С другими Виктор вел себя иначе. Я слышала, как он разговаривал по телефону с поставщиками: уверенно, напористо, порой даже резко, но никогда не повышая голоса, тонко чувствуя границу между требовательностью и грубостью. С клиентами он говорил по-другому: терпеливо, с уважением, но не заискивающе. Беседуя по телефону, он весь собирался, становился серьезным, и голос его, четкий и решительный, звучал особенно значительно в сочетании с компетентными аргументами.
Его общение не ограничивалось телефонными разговорами. Не было человека, который зашел бы к нам в кабинет и не перекинулся с Виктором парой слов. Со всеми мой сосед был на короткой ноге, ко всем имел подход. Посетители уходили от нас убежденные, что кроме ума и таланта Бог, к тому же, не обделил его приветливым характером.
С ним беседовали рабочие и электронщики по поводу чертежей. Агенты по продажам советовались с ним по поводу машин, которые он разработал. Давид обсуждал с ним разные инженерные вопросы. Заходил даже сам директор, чтобы спросить, когда машина будет готова. Вопрос неприятный, как и сам по себе визит директора, которого никто на заводе не любил из-за его скупости и чванства. Его презрительный холодный взгляд мог кого угодно вывести из равновесия, но Виктор оставался непоколебим. Он спокойно и подробно объяснял, почему машина до сих пор не вышла в производство, – и только напряженный голос выдавал его волнение. Любой другой счел бы его доводы исчерпывающими, но директора, который сам и придумал неосуществимые сроки выпуска, все это нисколько не интересовало. Ему нужен был результат. И, не получив ответа, который бы его удовлетворил, он выходил из кабинета, хлопая дверью и заставляя нас ощутить всю тщетность усилий, потраченных инженером.
Были периоды, когда к нам никто не заходил, но и тогда еще оставался Глеб. Инженеры общались между собой и по делу, и на отвлеченные темы. Разговаривая, Виктор одновременно работал на компьютере, думал, соображал, рассчитывал и проектировал. Ничто не ускользало от его внимания. Без него не обходился ни один разговор, и только меня одну он совершенно не замечал. Меня это приводило в недоумение. Я силилась понять, чем успела ему не угодить, и часто обдумывала этот вопрос в ущерб рабочему времени. Самым простым было бы напрямую спросить его об этом, но если бы я могла это сделать, я была бы способна и на все остальное, что отличает людей смелых и решительных, и мне не пришлось бы стыдиться своей трусости и завидовать мужчинам. В таком случае я не нуждалась бы ни в каком испытании, не попала бы на завод, не встретилась бы с Виктором и меня не беспокоил бы теперь вопрос о его странном ко мне отношении. Черт, до чего же все запутано!
Я еще не догадывалась, что больше всего мне следовало опасаться не его безразличия, а наоборот, его ко мне интереса. Ведь вся приветливость этого человека была лишь маской, за которой он скрывал свое настоящее лицо. Впервые я это обнаружила, когда мы с Глебом обсуждали вращательно-поступательный механизм, который никак не хотел укладываться у меня в голове.
– Ну, теперь поняла? – в который раз спрашивал мой терпеливый коллега, но я лишь виновато пожимала плечами.
– Аннушка, ты же у нас такая умница, ты же училась на медицинском!
Мне нравилось, как он это говорил: с искренним восхищением и со всей серьезностью. Мне хотелось поскорее все понять, чтобы подтвердить – он во мне не ошибся. Я так старалась, но этот механизм был слишком сложным! А может, он мне таким только казался, потому что я слишком старалась и очень волновалась и меня смущало терпение Глеба, излишнее ко мне внимание и эта его серьезность.
– Тут главное – уловить принцип, – твердил он. – Механизм похож на камеру внутреннего сгорания в машине. Слышала о такой?
Я неопределенно кивнула.
– Вот смотри, – и инженер начертил что-то на листе бумаги. – Теперь усекла?
– Не совсем. Если честно, это напоминает мне червя на удочке, – призналась я очень тихо, чтобы не услышал Виктор.
Но он услышал и даже подал голос:
– Мужик, ты зря теряешь время.
Он обращался к Глебу, но говорилось это для меня, сомнений не было. Я тут же вскочила с места, собирая бумаги.
– Да это не так уж важно, мне же только детали сосчитать, – пролепетала я.
– Как это не важно? Важно! – отрезал Виктор и впервые обернулся ко мне.
Он так на меня глянул, что я боялась шелохнуться. Как стояла зажав под мышкой кипу бумаг, так и застыла на месте.
– Вращательно-поступательный механизм – это азбука машиностроения. Без него у нас не обходится ни одна разработка. Это основа основ! Только дилетант может сказать – не важно!
Под его ледяным взглядом я чувствовала себя, как подсудимая в зале суда. Этот взгляд требовал ответа: «Признаешь ли ты себя виновной?» Но я даже не понимала, в чем именно меня обвиняют! Зато чувствовала сильную потребность оправдаться.
– Но мне же только детали сосчитать…
– И как ты собираешься считать, если не знаешь, сколько их должно быть? – требовал ответа обвинитель.
– Так в чертеже все указано…
– Тогда зачем ты у людей время попусту отнимаешь? – напирал Виктор.
Я обернулась за помощью к Глебу, но он молчал. Все правильно, присяжные всегда молчат во время суда.
– Скажи еще, что продавцу на рынке не надо обучаться грамоте!
Не знаю насчет грамоты, но вряд ли продавцу приходилось осваивать вращательно-поступательный механизм. С этой мыслью мне наконец удалось освободиться от гипнотического взгляда Виктора, и я тихонько вернулась на свое место в надежде, что обо мне забудут. Но я плохо знала этого злого гения, полного неисчерпаемой энергии, и безмерно скучающего в нашей «душной конуре».
Его новой забавой было теперь каждому, кто к нам заходит, рассказывать ужасную историю о работнике, который в своем невежестве не понимает и не хочет понимать, насколько важно разобраться во всем механизме, чтобы выполнить свою часть работы грамотно и без ошибок. Притом говорил он это красноречиво и убедительно.
Я была так растеряна, что не могла ни на чем сосредоточиться, и только с беспокойством следила за Виктором. За тем, как мастерски он аргументирует свои доводы, доказывая мое невежество, и как все без исключения с ним соглашаются. Когда его спрашивали, о ком идет речь, мне казалось, что вот теперь он точно меня выдаст на всеобщее порицание, но в последний момент мой мучитель умело уводил разговор в сторону. Когда же очередной слушатель уходил, Виктор победоносно смотрел на меня в упор, упиваясь произведенным эффектом. В этом действе участвовали все, кроме Глеба, который вел себя так, будто кроме работы ничего вокруг не замечает.
Вот тогда я впервые поняла, что вся моя деятельность по подсчету деталей уходит на второй план. На первом же плане теперь стоит другая задача, пусть не такая значительная, но первостепенная и на данный момент неразрешимая: как мне выдержать нападки Виктора?
Я могла расслабиться только когда он выходил из комнаты. Однажды в его отсутствие Глеб сказал мне:
– Ты просто не обращай на него внимания. Он же гений. Ему тут многое позволяется.
Я хотела выяснить, что именно ему позволяется, что еще меня ждет и почему этого не было указано в моем контракте, но не успела. Виктор уже вернулся с видом человека, не сомневающегося в своей правоте, бескомпромиссного и ничего не забывающего. Мое испытание продолжалось…
Стоило мне чихнуть, как Виктор тут же заводил длинную лекцию о вреде микробов, напичканную медицинскими терминами, часть из которых мне самой были в новинку. Не обходилось, конечно, без упоминания нашей «душной конуры», этого символа всех проблем. Выходило, что все мы неминуемо заболеем и умрем, и я, вернее, мой чих, послужит этому первопричиной.
Стоило мне обратиться к нему с вопросом (только в том случае, когда Глеб не мог мне помочь, Давида не было на месте, а очередная злополучная деталь стопорила всю работу), он тут же напускал на себя чопорный вид, говорил, что очень занят и просил не отвлекать его по всяким глупостям.
Для меня оставалось загадкой, как Виктор успевал работать и одновременно наблюдать за каждым моим шагом. Он следил за нашими с Глебом разговорами и не упускал возможности извратить смысл сказанных слов, каждый раз вгоняя меня в краску. Такие невинные фразы как «программа виснет» и «интернет не поднимается» он грубо выдергивал из контекста, переводя в плоскость потенции, и мог подолгу обыгрывать топорную шутку, восхищаясь собственным остроумием. Чтобы не попасть впросак, мне следовало теперь заранее обдумывать каждое слово, прежде чем произнести его вслух.
И мои затянувшиеся отлучки с рабочего места Виктор, конечно же, не обошел вниманием. Я действительно часто выходила на задний двор, чтобы пройтись и подышать уличным воздухом. Воздух здесь был отвратительным. Он весь пропах выхлопными газами машин и отходами производства. Однако короткая прогулка помогала прийти в норму после очередной выходки соседа. Директор категорически запрещал выходить в неурочное время, но мне это было только на руку. Так я могла хоть на время остаться одна. И плевать, что скажет директор. В тот момент мои мысли занимал другой человек.
В инженерном отделе, задачей которого было проектировать машины, числилось трое, не считая меня. Чем был занят Давид, когда не разъезжал по клиентам, не распекал рабочих в цеху и не вел деловые беседы у себя в кабинете, я не знала. Я никогда не видела его за другими занятиями. Глеб машины не проектировал, а только доводил их до ума и готовил чертежи. Получалось, что все машины Виктор проектировал в одиночку. При этом он всегда все успевал, а порой даже уходил с завода раньше времени. Правда, Глебу часто приходилось оставаться допоздна, чтобы доработать незаконченные файлы соседа. Но он не роптал, и даже оправдывал ранние уходы гения:
– Парень еще молод, пусть погуляет.
Для меня же отсутствие Виктора было настоящей отдушиной. В эти часы я могла наконец сосредоточиться на работе.
Мне было невдомек, откуда в Глебе столько самообладания, ведь наш злорадный умник докучал ему не меньше, чем мне. С легкой руки этого пакостника, все на заводе посмеивались над Глебом и обзывали его обидными прозвищами. Даже жалкий Мотя, заводской слесарь, низенький толстенький елейный тип с потной лысиной, не упускал возможности над ним потешиться. Я никогда не видела, чтобы мой долготерпеливый сосед хотя бы раз вышел из себя, разозлился или вообще как-то отреагировал на насмешки окружающих. Он обычно просто молчал, а порой и сам вместе с Виктором смеялся над собой, от чего приводил меня в полное недоумение.
Ко мне Глеб относился с сочувствием и пытался всячески приободрить. Стоило Виктору выйти из кабинета, как он отрывался от компьютера и обращал на меня внимательный взгляд.
– Вот те на! У тебя ж глаза на мокром месте! – огорчался мой коллега. – Аннушка, лапа, перестань так переживать. Он того ни стоит. Вот, лови! – и бросал мне через стол конфетку.
Еще Глеб делал мне комплименты. Пусть даже пустячные, ничего не значащие, но это так подкупало! А когда я наконец улыбалась, он выдавал свою дурацкую фразу: “Чем бы дитя ни тешилось…” Это было обидно. Он обращался со мной как с ребенком! Но мой утешитель словно заранее все предусмотрел, потому что с самого начала, как только я поступила на завод, сказал доверительным тоном:
– Ты на меня, пожалуйста, не дуйся, если я не так что-то скажу или сделаю. Я же не со зла.
После того, как мне уже довелось испытать на себе выходки Виктора, я удивилась словам Глеба. Как такой кроткий бесхитростный парень может обидеть? Позже мне стало ясно, что он на это вполне способен.
Напряжение не оставляло меня весь день, до того момента, пока Виктор не уходил домой. Только тогда я могла поговорить с Глебом откровенно. Мне хотелось посоветоваться с ним, как с товарищем по несчастью, чтобы решить, как быть с нашим мучителем. Как действовать. Но тот, похоже, не считал себя жертвой. Он был доволен своей работой и не собирался ничего предпринимать. Несмотря на богатый опыт в механике, у моего коллеги не доставало диплома, чтобы претендовать на должность инженера на других предприятиях, поэтому он держался за это место. И утверждал, что «ничего особого не происходит» и «не следует принимать Вика всерьез». И все это просто «шалости еще не повзрослевшего юнца». И что «парень когда-нибудь нарвется на того, кто поставит его на место». А однажды он просто поставил меня в тупик.
– У Вика масса достоинств. Он – талант, – заявил Глеб. – Без него не было бы этих машин. Без него нам с тобой и всем остальным не фиг было бы делать.
– И поэтому у него есть право над нами издеваться?
И вот тут мой самоотверженный сосед выдал:
– Если Вику так легче, пусть себе срывается на мне. На здоровье. Я готов потерпеть.
Меня так разозлила его покорность, что я еще долго пыталась с ним спорить. Глеб же споров не любил. Споры его смущали. Порой он совсем терялся, не знал, что ответить и только кротко улыбался, и тогда я понимала, что дальше с ним говорить бесполезно.
Я часто спрашивала его: “Неужели у тебя нет ни капли гордости?”, и лишь однажды мне удалось получить от него честный ответ:
– А что ты предлагаешь? Подраться с ним? – ощетинился Глеб и, стушевавшись, добавил – Тогда меня просто вышвырнут.
– Почему же обязательно драться? Разве нельзя ответить той же монетой? Теперь нас двое…
Он только покачал головой:
– Нет уж, уволь. В словесных баталиях я не мастак. Косноязычный я. Не умею красиво изъясняться, ты уж извини.
Так я потеряла надежду обрести союзника и поняла, что могу рассчитывать только на саму себя. Я опять осталась одна. Как на заводе, так и дома. После долгого рабочего дня я возвращалась в квартиру Райана. Мне нравилось здесь жить. На полу расстелены мягкие ковры. Кругом фотографии его племянников. Из окон просматривается университетский городок. Привычная обстановка согревала и успокаивала. Однако без хозяина квартира как-то опустела и в ней не хватало уюта.
По вечерам я снова и снова прокручивала в голове все случившееся за день. Мысли о причиненных мне обидах возвращали меня в детство. Я вспоминала, как, будучи маленькой девочкой, подбегала к маме, заплаканная, чтобы уткнуться носом в ее юбку и спрятаться от обидчика. Мама гладила меня по головке и смеялась: «Посмотри на этого карапуза! Разве его можно бояться?»
Да, действительно, чего мне бояться какого-то негодяя? Подумаешь! Завтра же ему отвечу! В тот момент все казалось выполнимым. Но стоило прийти на завод и оказаться лицом к лицу со своим мучителем, как я тут же терялась. Не могла выдержать его ледяного взгляда. Не могла вымолвить ни слова. Просто сидела истуканом, чувствуя свое бессилие и понимая, что этот день будет похожим на все остальные.
Я убеждала себя, что не случайно попала на завод. Ведь тут я могла что-то разузнать о проекте гормонов. Выяснить, почему доктор Миром закрыл проект. Может быть, даже найти пробный экземпляр. Но пока из этого ничего не выходило. Лаборатория находилась здесь же, на втором этаже. Но на входе стояла система защиты и пройти туда можно было только по специальному пропуску.
Еще я пыталась расспросить о Славе, но никто о нем не слышал. Да я и сама не могла представить себе, чтобы Слава работал на заводе. Что ему здесь делать? И все же, он хорошо знал это место. Не зря же он так пытался отговорить меня от интервью. Но, возможно, он был курьером или поставщиком, а то и просто знакомым кого-то из работников. Да мало ли вариантов! Я же ничего о Славе не знала: ни кем он стал, ни чем занимается. А чтобы снова увидеть его, мне надо было уйти с завода.
Просто взять и уйти, разве не этого я сама хотела? Зачем мне здесь оставаться? Но я никуда не уходила. Я была слишком упряма, чтобы сдаться при первых же трудностях.
Итак, все оставалось по-прежнему. Разве что Виктор находил новые забавы. Как-то он вовлек в свои игры слесаря Мотю. Тот заходил к нам будто бы в поиске чертежей, которые, плотно утрамбованные в папки, пылились в шкафу напротив моего стола. А на самом деле хотел выкроить себе дополнительный перерыв. Для виду заглядывал в шкаф, и сразу начинал поболтать с Виктором. При этом язык нашего гения тут же опускался до Мотиного уровня и щадил мой слух не больше, чем скрежет электрической пилы, доносившийся из цеха. Наболтавшись таким образом вдоволь, Виктор перенаправлял слесаря ко мне со словами: «А теперь удели внимание нашей сотруднице. Смотри, как она мучается с этими хитрыми механизмами!» Мотя не возражал. Он усаживался напротив меня и начинал травить скабрезные анекдоты.
Я не умела за себя постоять, а потому переносила эту пытку молча, ничего не предпринимая, и только поглядывала на дверь, молясь о появлении его босса. Минуты превращались в часы, и проходила целая вечность, прежде чем в нашу «конуру» громко вваливался Ми́хаэль, начальник производства, орал на «лодыря» и загонял того назад, к станку.
С Ми́хаэлем я познакомилась в первый же свой день на заводе, во время обеда. Тогда еще, будучи просто Мишей, он одинаково дружески относился как к инженерам, так и к рабочим, и мог запросто обедать, с кем ему заблагорассудится, не боясь испортить себе репутацию.
Но после того, как его назначили начальником производства, я уже не находила в нем того скромного добродушного увальня. Первое, что сделал минаэ́ль* Ми́хаэль, это перестал обедать с друзьями, часть из которых теперь была в его подчинении. Стал иначе говорить и выглядеть. Весь вытянулся и ходил с гордо поднятой головой, от чего казался с его немалым ростом еще более внушительным и недосягаемым. Я с изумлением наблюдала за тем, как он, вчера еще такой заурядный, теперь облачился в мантию важности, и носил ее с необычайным достоинством, что выглядело бы не так гротескно, будь она, эта важность, чем-то оправдана.
Конечно, должность казалась заманчивой. И вверенный ему заводской автомобиль был хорошим подспорьем к зарплате. Но какого нечеловеческого напряжения требовало это место! Ведь за отставания со сдачей продукции отвечал начальник производства. А учитывая, что директор никогда реальные сроки не назначал, готовый на все, лишь бы только заполучить заказ, но вместе с тем ограничивал сверхурочные, эти задержки были на заводе в порядке вещей.
Так обстояли дела и до Миши. Но раньше с этим не справлялся другой начальник производства, из-за чего его и уволили, возложив ответственность за отставания на новоиспеченного босса. Парень всеми силами старался угодить директору. В порыве рвения он не щадил своих рабочих. Он считал их лодырями и бездельниками, которые пользуются любым предлогом, только чтобы поменьше работать. Чтобы исправить это, он лично ввел новое правило: теперь рабочие должны были отпрашиваться по нужде.
Но даже когда его подчиненные работали, ему казалось, что они это делают слишком медленно. Все топчутся на месте. Все отмеряют да прилаживают. Сам он давно бы все закончил! И Миша, не в силах это вытерпеть, бежал и вырывал инструмент прямо из рук слесаря. Ведь он мог положиться только на себя самого – и ни на кого больше. Деталь у него, действительно, получалась быстрее, только не всегда точная. Потом все равно приходилось ее опять подгонять, если не вытачивать заново.
Из-за своего неуемного рвения Миша относился к станку с преступной небрежностью. Но эта грозная машина не терпела пренебрежения к себе и могла жестоко наказать. Опасность при этом грозила не самому Мише, который хоть и был нетерпелив, но все же правила безопасности соблюдал. Опасность грозила молодым рабочим, не многим старше меня, ничего в станках не смыслящим, но наблюдающим, как легко и играючи с ними обращается их босс. Для них Михаэль был примером, на который следует равняться. Эти ребята, не прошедшие специальной подготовки, но полные рвения и желания проявить себя, пренебрегая правилами, лезли к станку, не понимая, что тем самым ставят под угрозу и свою жизнь, и жизни других.
Признаюсь честно: пробыв на заводе достаточно долго, чтобы разобраться в здешней жизни, я ужаснулась. Однако по-настоящему напугал меня не Виктор, и не Ми́хаэль. Напугал меня завод в целом. Я обнаружила, что это место извлекает наружу самые низменные людские пороки. Что попадая сюда, человек, сам того не подозревая, поддается давлению и неминуемо опускается, будто его засасывает какая-то неумолимая сила. Слава об этом знал и пытался меня предостеречь, но я не послушала.
Поначалу я плохо представляла себе, куда меня угораздило попасть. Я считала испытание своего рода игрой. Пусть грубой и жестокой, но только игрой, о которой забываешь, едва ее закончив. Игрой, из которой в любой момент можно выйти, признав свое поражение. Так я себя успокаивала: когда станет совсем невмоготу, я уйду. Но я не понимала, что приняв решение остаться, я бесповоротно изменила свою судьбу. Я не понимала, что уже не буду такой, как прежде.
Итак, мое испытание продолжалось. Однажды я не могла найти документы, над которыми работала, когда заметила их на столе у Виктора. Когда я спросила, что они там делают, он ответил, что должен собственноручно проверить работу «новой сотрудницы». Я пришла в такое волнение, в какое не приходила даже из-за самых трудных университетских экзаменов. Он отчитывал меня строго, не жалея времени и не упуская даже самую мелкую помарку. А находя по-настоящему серьезный промах, особенно торжествовал.
Да, Виктор любил меня испытывать. Особенно больно вспоминать о одном «поучительном» фильме, просмотр которого он организовал прямо на своем рабочем месте. Глеб отказался в этом не участвовать, и то же самое посоветовал мне. Но он сказал это так невнятно и не убедительно, что я к нему не прислушалась. Ничего не подозревая, я присоединилась к группе рабочих, столпившихся за спиной Виктора у его компьютера, и тот, удостоверившись, что аудитория готова, запустил любительский ролик плохого качества.
Но даже на этом не резком скачущем изображении все было видно. И я увидела, как какой-то парень прыгнул с обрыва в море вниз головой. И как на следующем кадре его везли на носилках, а санитар пытался соединить руками его рассеченный пополам череп, но тот разъезжался в стороны. Затем видимость стала хуже, но изображение тут было ни при чем. Виной этому стала кровь, хлещущая во все стороны из головы того, кто минуту назад еще был человеком.
– Что произошло? – спросил кто-то из рабочих.
– Под водой были камни, а он прыгнул головой вниз. Идиот!
– А кто он такой?
– Когда это случилось?
– А кто снимал?
Я уже ничего не видела и не слышала, а скорее бежала в туалет с приступом рвоты. Долго полоскала рот водой, испуганно разглядывая в зеркале свое обескровленное лицо без единой слезинки. Нет, я так больше не могу! Я должна что-то предпринять. Обращусь к Давиду, и пусть считают меня ябедой!
Босс будто специально ожидал меня в своем кабинете, и я сочла это хорошим знаком.
– Аня! Заходи, присаживайся, – пригласил он. – Что-то ты неважно выглядишь. Если тебя кто-нибудь обижает, ты только скажи. Я с этим разберусь.
– Меня донимает Виктор. Подначивает. Насмехается. Подрывает мой авторитет. Он и над Глебом издевается, а теперь еще переключился на меня. Проходу не дает! Что мне делать?
– Да-а, понимаю. Ситуация не из простых. А ты с ним говорила? Нет? Тогда поговори! Скажи, чтобы оставил тебя в покое.
Я застыла от удивления. И это все, что он мог мне предложить?
– Может, Вы сами с ним поговорите?
Давид покачал головой.
– Если до этого дойдет, я, конечно, так и сделаю. Но лучше сначала ты.
– Да с ним же невозможно нормально говорить! Он переиначивает каждое мое слово. Он совсем меня извел!
– Ты, главное, не волнуйся. Спокойно подойди к нему и все объясни. Понимаешь, Виктор очень заносчивый и проблематичный. Есть за ним такой недостаток, чего греха таить. Я тебе признаюсь, но только по секрету: у них с Глебом однажды до драки дошло. С трудом утихомирил. Ох и неприятно бы было, случись мне выбирать между ними. Ты пойми, Виктор здесь очень нужен. Без него вся работа встанет. Думаешь, я не пытался его образумить? Еще как пытался, ты уж мне поверь. Он успокаивается на некоторое время, а затем все идет по новой.
– Может, обратиться в отдел кадров? – предложила я.
– У нас тут все гораздо сложнее, – опять покачал головой Давид. – На заводе своего отдела кадров нет. К тому же, директор за Виктора горой встанет. Тебе в это лучше не лезть. Аня, послушай меня. Ты, главное, не волнуйся. Потолкуй с ним. А если не поможет, будем думать дальше. Надо же только до переезда дотянуть. А там будете сидеть порознь. Ты же знаешь, что мы переезжаем на новое место? Помещение большое, свободное. К новому году переберемся. И для тебя найдем отдельный закуток. Так что будь спокойна: все наладится. И еще: что ты все время “Вы” да “Вы”! Пора бы уже тебе перейти со мной на “ты”. И называй меня Додиком. Так я чувствую себя моложе, – и он мне задорно подмигнул.
Вот и поговорили!
Я вернулась домой в отчаянии. В такие моменты мне особенно не хватало Эли. Я достала из ящика стола старый дневник, который она подарила мне в детстве. Ниточка, связывающая меня с ней. Полистала страницы. Тут все мои детские секреты. Дальше – многолетний перерыв. А когда тетя пропала, я стала писать в нем письма, адресованные ей. Каждый раз, когда мне было необходимо с ней поговорить, я писала ей в дневнике. Как вот теперь.
Честно говоря, я все больше сомневаюсь, что мне еще когда-нибудь доведется тебя увидеть. Но надеюсь, что испытание на заводе поможет разобраться в том, что с тобой произошло. Конечно, в этом нет логики, но я чувствую, что разгадка твоей тайны как-то связана с моим испытанием.
Да, я говорю о том самом испытании. Наконец-то я его дождалась! Мне немного жаль, что пришлось бросить учебу. Но с другой стороны, если бы я не ушла из университета, то никогда бы не попала на завод.
Знаю, ты не одобришь мое решение. Но пойми: в университете я оказалась в основном из-за тебя. Я была уверена, что если сделаю все как надо, если буду хорошо учиться, то ты дашь о себе знать. Но вот последний экзамен позади, а от тебя никаких вестей. И я перестала надеяться. Все стало мне безразлично. Я лишилась цели. Тогда я и оставила учебу.
Решение было импульсивным. Сама того не желая, я будто бросала новый вызов тем силам, которые нас разлучили. Возможно, позже, все взвесив, я бы передумала. Но после того, как я написала родителям, это стало невозможным. Они, как всегда, вмешались и все испортили.
Позвонили сразу, как только получили письмо. Решили напасть на меня все скопом. Подключили громкую связь, и стали по очереди меня отчитывать. Уговаривали не бросать учебу. Только зря старались.
Поняв, что я не отступлюсь, потребовали, чтобы я вернулась домой. На самом деле, я и сама собиралась вернуться. Но это было до того, как они заявили об этом в приказном порядке. В общем, я сказала, что остаюсь в Тель-Авиве. И тут дедушка не на шутку разошелся. Я и сейчас могу отчетливо представить, как он возвышается над столом, весь багровый от злости, и ревет в телефонный аппарат:
– Ну и пусть не возвращается! Хватит все время с ней возиться и опекать. Вон какая дылда вымахала! Видишь ли, она сама принимает решения. Так пусть узнает, по чем фунт лиха! Моих денег она больше не увидит. Да и вам советую ничего ей не давать.
И никто ему не возразил. Ну, бабушку ты знаешь. Папа ясно дал понять, что, если я не вернусь, он меня не поддержит. И даже мама за меня не вступилась! Правда, она позвонила позже, втайне ото всех, и снова уговаривала меня вернуться. Я ей сказала: пусть лучше она ко мне приезжает. Но мама никуда не поедет. Не любит она уезжать далеко от дома. Так мы и общаемся время от времени, как заговорщицы. Как когда-то с тобой, помнишь?
Вот так я поссорилась с родными и осталась в Тель-Авиве. Одна, без планов на будущее. Без единой идеи, чем заняться дальше. И тут мне позвонили с завода. Я сразу поняла – это знак. Я ощутила внутренний толчок. И твое кольцо стало мне впору. Все было точно так, как ты и предсказывала.
Поначалу меня это очень воодушевило. А потом все обернулось настоящим кошмаром. В первые дни я еще думала, что смогу уйти в любой момент, но теперь уже понимаю, что это не так. Если я сейчас сдамся, то подведу тебя и себя, и никогда себе этого не прощу. К тому же, мне будет стыдно перед Славой.
Нет, теперь я ни за что не уйду. Называй это как хочешь: упрямством или просто глупостью, но я должна довести дело до конца, чего бы мне это ни стоило. И все же, если бы я не бросила учебу, или вернулась к родителям, или не ответила на тот злосчастный звонок Давида, или послушалась Славу и не пошла на интервью – сколько этих возможных «если бы»! – я бы не оказалась сейчас в этой неразрешимой ситуации.
Мне страшно, вот почему я пишу тебе. Страшно от одной мысли, что завтра снова предстоит идти на завод. Вот и случилось то, чего мы так долго ждали: я попала в мужское общество! Но что теперь? Я бессильна против того, что творится на заводе. И вообще, какое право имеют эти люди так со мной поступать? Обида захлестывает меня. Я опять становлюсь маленькой беззащитной девочкой, которая не в силах совладать с собой. Хочется убежать и спрятаться. Мне так стыдно за свое бессилие!
Дорогая Эля! Где мне взять силы, чтобы все это пережить? Если бы я была хотя бы вполовину такая смелая, как ты!
Остается только надеяться: если часть предсказания сбылась, значит, сбудется и та, где говорится, что я пройду испытание. И еще: на заводе должен был остаться экземпляр препарата гормонов. Только бы его раздобыть, тогда мне никакие викторы ни по чем!
* * *
В цех «Мед-Декеля» нерешительно вошла высокая шатенка в кроваво-красном облегающем платье с глубоким декольте. Ее настоящее лицо было надежно спрятано под слоем кричащей косметики. Девушка чувствовала себя не в своей тарелке и нервно теребила сумочку. Если бы она огляделась, то обратила бы внимание на путаницу, творящуюся вокруг. Например, на то, что крыша куда-то исчезла и цех стоял под открытым небом. Или на то, что совсем не было слышно гула станков, а вместо этого откуда-то лилась симфоническая музыка, под стремительный ритм которой слаженно трудились рабочие.
Но девушка всего этого не замечала, потому что была погружена в себя. После некоторых раздумий она подошла к одному из рабочих:
– Вы не подскажете, где я могу найти Виктора?
Он указал ей в сторону инженерного отдела, но она почему-то пошла в противоположном направлении. Обращаясь с тем же вопросом к каждому встречному и обойдя весь цех по кругу, она, наконец, попала в инженерный отдел.
Стоило ей зайти в кабинет и увидеть предмет своих поисков, как все ее сомнения вмиг испарились, лицо просветлело, и она радостно бросилась парню на шею:
– Вик! Пупсик мой! Какое счастье, что я тебя нашла!
В кабинете сразу воцарилась тишина. Глеб и Моти уставились на незнакомку. Виктор застыл на месте. Почувствовав, что он никак не отвечает на ее порыв, девушка отстранилась.
– Пупсик! Как же так? Ты не рад меня видеть? – в ее глазах стояли слезы. – Чувствовало мое сердце, что не стоит приезжать. Но я сделала это ради сына!
Она достала из сумочки фотографию.
– Вот, посмотри какой красивый малыш. Весь в тебя. Я даже назвала его Виком. Он тебя никогда не видел, но все-все о тебе знает. Знает, что ты очень талантлив. Знает, что тебе в жизни нелегко. Умным людям всегда нелегко. Может, быть слишком умным не так уж и хорошо? Может, будь ты чуточку поглупее, Бог не обделил бы тебя добрым сердцем. Тогда ты бы меня не бросил, узнав, что я жду ребенка. Будь ты добрее, ты бы не сбежал!
Девушка закрыла лицо руками. Ее плечи задрожали от беззвучных рыданий. Вдруг она с робкой надеждой потянулась к Виктору:
– А помнишь, как хорошо нам было вместе? Ты платил мне сразу за всю ночь, чтобы я принадлежала тебе одному. Знаю, я сама виновата – влюбилась, как последняя дура. Но ведь и ты был от меня без ума!
– Брешешь! – резко оборвал ее Виктор, к которому вдруг вернулся дар речи. – Ничего между нами не было. Я вообще тебя не знаю!
– То есть как – не знаешь? А как же наш сын?!
В маленькую комнату стали набиваться рабочие, пока не заполнили все ее пространство. Те, кому не хватило места, толпились возле двери затаив дыхание и боясь пропустить хоть слово.
– Слушай, как тебя там! Либо ты меня с кем-то спутала, либо развести хочешь. Что-ж, если все дело в деньгах – возьми, только отвяжись.
Виктор полез в карман.
– А ты злой! Унижаешь девушку на глазах у всех!
– Это ты-то девушка! Не смеши. Сколько возьмешь за то, чтобы немедленно исчезнуть?
– А что мне сказать сыну?
Тут Виктор взглянул на возмутительницу спокойствия как-то иначе, и его лицу вернулось привычное самодовольное выражение.
– Ну ты, телка, даешь! Вы это видели? Девка всерьез меня развела! А ведь я поверил! Ну и ну! Ребята, это же розыгрыш!
Никто ему не ответил, и тогда он в ярости схватил незнакомку за локоть:
– Кто ты такая, дрянь? Отвечай, кто тебя прислал?
– О-ой! Отцепись! Больно же, – запричитала она.
– Отпусти девушку, Виктор, – вмешался Глеб.
Тот ослабил хватку, но не отпустил. Незнакомка воспользовалась его замешательством, наклонилась к самому его уху и прошептала:
– Над тобой издеваются, а ты ничегошеньки не можешь с этим поделать! Неприятно – а-а?
– Ребята, я же говорил – это розыгрыш! – облегченно сообщил Виктор. – Аня, это же ты? Точно, ты! Как я раньше не догадался!
Но его сообщение не возымело действия.
– Вик, ты ошибаешься, – ответил Глеб за всех. – Эта девушка совсем не похожа на Аню.
– Просто на ней парик. Сейчас я докажу! – вскричал парень.
Он ухватился за волосы своей обидчицы и с силой дернул.
У меня перехватило дух. Сейчас вся затея лопнет! Я зажмурилась и вскрикнула. Затем ощупала голову. Парик все еще был на мне! А Виктор остался только с прядью рыжих волос, которые он с недоумением перебирал в руке. Меня разобрал смех и я прикрыла лицо руками, так, чтобы казалось, будто я всхлипываю.
– Ну все, довольно, – вмешался Глеб. – Тебе лучше уйти, – обратился он ко мне.
Успокоившись, я повернулась к выходу и тут почувствовала, как толпа плотоядных глаз вперилась в мою грудь.
– Милок, будь добр, проводи меня, – попросила я Глеба.
– Что ж это делается, пацаны! – подал голос Мотя. – Василису-то Распрекрасную Глебка прямо из под носа умыкает, а я, как всегда, в пролете. Во облом! – сокрушался он, провожая меня плотоядным взглядом.
– Говорю вам, это же наша Анька! Неужели не видите? Ну что вы стоите, как истуканы! – донесся до меня пронзительный голос Виктора.
Но меня это больше не волновало: теперь я была вне его досягаемости.
Когда мы вышли на улицу, я заметила, что Глеб хихикает.
– Что тут смешного? – поинтересовалась я.
– Просто не представляю, как Виктор мог сравнить тебя с Аней. Единственное, что у вас общего – это рост. А в остальном ты намного привлекательней, – заметил он, разглядывая мою грудь. – Так сколько ты там берешь за час?
– Так ты даже не допускаешь вероятности, что Виктор прав?
– Не смеши! Если бы ты видела Аню! Да она в жизни не провернула бы такую аферу! Не из того она теста.
Тут я не удержалась и стянула с себя парик, а затем вынула изо рта насадку, которая изменила мой голос.
– Санта Моника! Аннушка, это действительно ты! – остолбенел Глеб.
– Так значит, я не из того теста?
– Что ты! Из того самого!
– Так значит, я не могу приструнить Виктора?
– Еще как можешь!
– Ты видел, как я его скрутила? Он был в моих руках!
– Я тоже в твоих руках. Я весь в твоих руках!
Глеб недвусмысленно потянулся ко мне, но я успела от него увернуться. Я отдавала себе отчет, что выгляжу довольно провокативно, а потому не винила его. Он сам не ведал, что творит. А творил он вещи совершенно недопустимые. Я не знала как быть, но тут меня выручил внезапно раздавшийся оглушительный звон, от которого все, кто находился поблизости, тут же стали прикрывать свои уши и судорожно искать глазами возмутитель спокойствия. Но им это, конечно, не удалось, потому что источник его находился на тумбочке у моей кровати. Это звенел будильник, настойчиво возвращая меня к реальности.
* минаэль – начальник