Я слишком много воображала и фантазировала по поводу Глеба. Я представляла себе, будто когда-нибудь, хотя бы на один вечер я получу доступ в его жизнь. Но подспудно я все же понимала, что этому не бывать. Я чувствовала, что Глеб никогда не будет моим. А значит, я должна была догадываться, что в конце концов меня ждет разочарование. Но я и представить не могла, что разочарование будет таким горьким.
Глеб не раз спрашивал меня, чего я хочу. Чего я жду от него. Наверное, прежде всего, мне нужно было простое человеческое общение, ведь в тот период мне было довольно одиноко. На это Глеб сразу заявил, что он давно отказался от друзей и не собирается ради меня делать исключение. Еще мне хотелось иметь рядом кого-то, с кем можно было поделиться своими бедами, которые преследовали меня на заводе. На это Глеб ответил, что я опять-таки обратилась не по адресу, и он не собирается служить мне жилеткой, в которую можно поплакаться. Однако, я не думала, что мне нужен человек, который бы потчевал меня своими интимными историями. А вот как раз за это Глеб с готовностью взялся.
Казалось бы, он был со мной предельно честен. Почему же меня так поразило его отчуждение? Может быть, потому, что я до конца не верила, что настолько безразлична ему. А может, потому, что не могла себе представить, что вот этот самый человек, с которым связано столько невероятных переживаний, вдруг возьмет и отвернется от меня?
Хочу чистосердечно признаться: я сама виновата в том, что Глеб меня бросил. Я не прислушалась к предупреждениям и бесцеремонно “плакалась ему в жилетку”. Ни раз я пользовалась для этого обеденным перерывом. Да, со мной было не просто. Но я так устала все держать в себе! Устала от постоянного напряжения и ожидания подвоха. А в тот четверг это состояние особенно усугубилось.
В тот день я пришла в отдел первой. Не успела зайти в кабинет, как столкнулась с секретаршей директора. Она ждала у двери. Эта немолодая тихая женщина обычно приходила к нам, чтобы копировать документы. Но бумаг у нее не оказалось, и вместо того, чтобы пойти к копировальной машине, она сразу заговорила со мной.
– Меня просили тебе кое-что передать. Ты только не обижайся, – начала она смущенно, и меня сразу насторожили ее слова, а особенно ее извиняющийся тон.
Потом она завела речь о коллективе, в котором все мы вынуждены проводить большую часть дня. Заговорила, зачем-то, об израильской жаре. Когда она дошла до того, как человек потеет, и это приводит к неприятному запаху, я уже начала терять терпение. Ну тут, почувствовав, видимо, мое состояние, она, наконец, добралась до сути, и пришла к неожиданному выводу, что мне не мешает пользоваться духами или дезодорантом – и все это во благо коллектива. Затем, сама же смутившись, она мгновенно удалилась, оставив меня в полном недоумении.
Мне тут же захотелось выяснить, кто же на самом деле представитель «коллектива», которому так помешал мой «запах». Я прокрутила в голове всех, с кем так или иначе сталкивалась на заводе, и не смогла представить никого, способного на подобную выходку, кроме, разве что, Виктора. Вывод мой подтверждался еще тем фактом, что он, вопреки обыкновению, запаздывал, что вполне могло быть им заранее запланировано. Таким образом, окончательно «изобличив» виновника этого неприятного инцидента, я стала обдумывать, какой же «наградой» его удостоить.
В голове уже созрел план, как я надушусь, чтобы он наверняка задохнулся. Но потом я передумала, ведь тогда вместе с ним пострадали бы и невиновные. Гораздо лучше было приобрести самые терпкие духи и обрызгать ими его стол. Остановив свой выбор на этой блестящей идее, я стала ее в подробностях развивать, и даже не заметила, как появился Глеб. Его присутствие я обнаружила только тогда, когда он громко поздоровался. Я тут же выложила ему забавную лекцию секретарши, собираясь посмеяться вместе с ним.
– Кстати, ты же в курсе, кто все это устроил? – как бы между прочим спросила я.
Но Глеб, конечно, не ответил.
Мне было интересно услышать его мнение. Я предполагала, что он скажет что-то вроде: “Да пошли ты ее подальше!” Но, Глебу почему-то все это не показалось забавным.
– А что в этом смешного? – не понял он.
– Как что? – удивилась я. – Мы же на заводе!
Но он все еще не понимал.
– Мужики работают у станков в поте лица, – втолковывала я ему. – От них буквально разит потом! А теперь представь, например, как наш чувствительный Виктор подходит к одному из них и просит подушиться!
В роли рабочего я представила себе Бо́риса, огромного, как шкаф и рядом с ним невысокого Виктора. Я просто давилась со смеху. Но Глеб даже не улыбнулся.
– Но ты же не работаешь на станке. К тому же, ты девушка.
– Ты серьезно?! – теперь пришла моя очередь не понимать. – Да что с тобой? Ты с ним заодно? Ты считаешь, что от меня воняет?
Глеб потупил глаза. Неужели, он смутился?
– У тебя действительно крепкий запах, – промямлил он.
– Впервые слышу! Странно, но раньше это никому не мешало. Видимо, у заводских какой-то особо чувствительный нюх.
– Понимаешь, мы тут втроем целый день варимся в этой крохотной «конуре». Если мы не будем думать друг о друге, то не выживем. Ты же девушка, ты должна лучше понимать такие вещи.
И тут-то меня прорвало. Я расплакалась. На самом деле, здесь сказалось многое. И то, что это был четверг, последний день долгой и изнурительной недели. И то, что стычки с Виктором в последнее время участились и отнимали у меня много сил. Но больше всего меня задели слова Глеба. Ну конечно, я – девушка! Это мой крест, мое наказание! И дня не проходит, чтобы мне об этом не напоминали! А теперь еще оказывается, что только мужчинам можно иметь собственный запах. Боже, что я вообще здесь делаю?
В общем, я не сдержалась. Глеб топтался вокруг и уговаривал меня успокоиться. От его невнятного бормотания становилось только хуже. Ему не было до меня никакого дела! Он опасался, что кто-нибудь зайдет и застукает, что я тут реву, вместо того, чтобы заниматься документами. Тогда меня уволят, а всю мою работу свалят на него. Вот что его волновало! Трус! Викторов прихвостень! А дальше – пошло-поехало. Я ругала и его, и Виктора, и их обоих вместе взятых на все лады, а когда исчерпала свой запас выражений, то перешла на тяжелую артиллерию. Я их обматерила…
Что я сделала?! С опаской подняв голову, я взглянула на Глеба. Но нет, он ничего не слышал. Слава Богу, я говорила про себя. Но ведь могла сказануть и вслух! Вот это да! Я пришла на завод совсем недавно, а уже освоила самое главное – начала ругаться. Может, в этом и был смысл моего здесь пребывания? Просто замечательно! Это меня развеселило. Слезы высохли и голова прояснилась.
Вскоре прибыл и сам Виктор. Он вел себя как ни в чем ни бывало, и я промолчала об утреннем инциденте. А затем, в довершение ко всем неприятностям, в кабинет заявился Мотя. Сразу же расселся напротив моего стола и стал травить пошлые анекдоты. Мне показалось, что на этот раз он был особенно отвратен. Я обернулась к инженерам: оба усердно делали вид, что целиком погружены в работу. Я постаралась сосредоточится на документах, но гнусавый назойливый голос против воли проникал в сознание.
Наконец, наступил долгожданный обеденный перерыв. Глеб уловил мое состояние и предусмотрительно занял для нас два свободных места за столом, где уже сидели двое наших рабочих. Таким образом он надеялся избежать общения со мной наедине. Но разве это могло меня остановить! Я просто проигнорировала его сопротивление и потащила за собой, в дальний угол зала, чтобы сесть за отдельный столик.
Столько всего накопилось у меня к тому моменту! С каждой новой обидой я все больше погружалась в отчаяние. Но понимала ли я, что со мной происходит? Может, и понимала, но далеко не так отчетливо, как я понимаю это теперь. Иначе я бы не стала рисковать своим душевным здоровьем и просто ушла с завода.
Но мне казалось, что если я отступлю, это будет равнозначно поражению. Тогда как на самом деле во мне просто не было достаточно гибкости, чтобы отступить. Я могла лишь двигаться вперед по инерции, следуя одному намерению: продержаться на заводе как можно дольше.
И как я смогла все это вынести? Одна, без поддержки дорогих мне людей. Ведь я никому не решалась рассказать о том, что со мной происходит. Правда, если бы рядом со мной кто-то был, я бы расслабилась. Одна я становилась гораздо сильнее! Моя сила питалась одиночеством. Она закалялась от отсутствия любви и радости. Наверно, я должна была перестать быть самой собой, чтобы пройти это испытание.
Каждый раз, когда я вспоминаю о времени, проведенном на заводе, то задаю себе один и тот же вопрос: «Как я это вынесла?». Особенно отчетливо я вспоминаю тот самый четверг, когда я сидела в столовой напротив Глеба, жалуясь ему на секретаршу, на Виктора, на Мотю, и надеялась найти в нем хоть искру сочувствия. Но он лишь качал головой и повторял:
– Послушай, ничего особенного не произошло. Чего ты расстраиваешься по пустякам?
А еще:
– Может, тебе здесь не место? Если ты так переживаешь, может, тебе лучше уйти с завода?
Раньше он говорил, как привязался ко мне, как ему будет меня не хватать. А теперь об этом ни слова! Вот что, наверное, задело меня больше всего. И еще то, что он не мог просто выслушать меня, а только читал нотации о гигиене и соблюдении приличий.
– У меня на крыше не всегда есть горячая вода. Но я все равно как-то исхитряюсь искупаться! На худой конец, пользуюсь дезодорантом. Я думаю прежде всего о других, потому что мне есть до них дело! Я забочусь о людях.
Может, именно тогда я ясно почувствовала, что уже не вхожу в число людей, о которых он заботится. Иначе он нашел бы для меня хоть одно доброе слово. Слезы заволокли мне глаза. Я слишком устала, чтобы сдерживать их. Я закрыла лицо руками и просто дала им волю. А когда я подняла на Глеба мокрые глаза, он уже доедал свой обед.
– Вот что, – сказал он под конец, стараясь не смотреть мне в глаза. – Я так больше не могу. Хватит с меня этих откровений. Извини, но это для меня ТУ МАЧ*.
Иногда он вставлял в свою речь английские словечки, но это ТУ МАЧ произвело на меня особое впечатление. Оно меня сразу отрезвило и вывело из того потерянного состояния, в котором я пребывала. Хотя, возможно, дело было не только в самих словах, но и в интонации. Так говорят назойливым типам, от которых хотят избавиться. В тот миг я испытала сразу множество противоречивых чувств: разочарование и обиду, а также жгучий стыд и уязвленную гордость. Я тут же вся собралась и натянулась, как струна. Больше я не проронила ни слова, и назад в кабинет мы возвращались в полном молчании.
Вскоре, воспользовавшись отсутствием Виктора, Глеб подошел ко мне:
– Слушай, ты только не обижайся…
Не слишком ли часто за последнее время мне стали это говорить?
– В общем, с воскресенья я обедаю с ребятами. Так будет лучше.
Видимо, я уже ожидала чего-то в этом роде, потому что восприняла его слова спокойно и сдержанно кивнула. Я сочла это завершающим аккордом в цепи неприятностей за эту неделю и решила больше не испытывать судьбу. Тут же собралась и ушла раньше времени, даже не сообщив Додику. Похоже, ранний уход был моим первым решительным поступком.
Я выходила с завода с тяжелым, гнетущим чувством. Пока я не ощущала в себе никаких перемен. Я еще жила обидой, глубокой обидой на Глеба. Снова и снова я перебирала в уме каждое сказанное за обедом слово, не в силах поверить, что меня предали. Как мог Глеб так со мной поступить? «Обедает с ребятами». Значит, он уже поладил с Виктором. А как же я? Я осталась совсем без друзей. Мне даже не с кем пообедать! Неужели теперь придется проводить все перерывы в одиночестве? Наверное, так будет лучше, ведь проводить их в компании заводских рабочих мне хотелось еще меньше. Я так много думала обо этом, что казалось, будто больше всего меня волновал этот злосчастный обед. А вовсе не то, что впредь будет между мной с Глебом.
И только гуляя по улицам Тель-Авива, я вдруг поняла, что могу больше не возвращаться на завод. Будто после предательства Глеба у меня, наконец, появилось на это право. Право уйти. Но теперь я точно знала, что не сделаю этого. Не сделаю не потому, что не могу, а потому что не хочу. Что-то произошло со мной после его “ТУ МАЧ”. Какое-то новое самоощущение заговорило во мне. «Додик же хотел девушку на это место, – промелькнуло в голове. – А я еще удивилась: зачем им девушка в чисто мужском коллективе? Ну конечно, надо было сразу догадаться: им скучно, никаких развлечений. Ну ничего, теперь они развлекутся на славу!»
Во мне созрел вызов против всего пережитого. Какой-то новый, неизведанный ранее азарт охватил меня. Я сделаю это! Наконец-то я поняла, что могу это сделать. Я изменю свою жизнь. Чувство достоинства и самоуважения вырвалось наружу и заявило о себе. Я будто скинула груз сомнений и страхов и даже физически ощутила, как выросла, вытянулась вверх.
Какую же огромную услугу оказал мне Глеб! Именно его предательство стало для меня той последней каплей, которая произвела во мне настоящую перемену. Но это я понимаю сейчас, а тогда… Тогда я очень страдала. Не могла ни думать о нем. Не могла ни вспоминать его ранящие слова. Они снова и снова лезли в голову не щадя меня, не давая оправиться от чувства обиды.
Но я больше не могла оставаться слабой наивной девочкой, которая ждет, когда ее пожалеют. Не могла позволить себе роскошь быть обиженной. Теперь мне надо было найти для себя другой путь. Я не задержусь на заводе. Я обязательно уйду оттуда, но прежде необходимо кое-что завершить. Все вдруг стало предельно ясным. Я еще не знала, как именно все устрою, но это уже не имело значения. Теперь я не сомневалась, что сделаю то, что давно должна была. Я больше не позволю над собой издеваться. Никому не дам себя в обиду! Вот для чего я пришла на завод. Вот в чем заключалось мое испытание.
* * *
Я присутствовала на рыцарском турнире. Турнир еще не начался, а в амфитеатре уже яблоку негде было упасть. Все смотрели на поле, где еще ничего не происходило. Затянувшееся ожидание выводило зрителей из себя. Они свистели и улюлюкали, требуя начала представления. Их можно было понять – они страдали от палящего солнца. День действительно выдался жарким. Меня это не беспокоило – сама я восседала в ложе, под навесом. К тому же, молодой негр усердно обмахивал меня веером из перьев. Но и я уже устала от ожидания.
Наконец, мужчина в строгой тоге поднялся со своего места и властным жестом успокоил толпу. Несмотря на непривычное одеяние, я сразу узнала в нем Додика.
– Люди добрые! – провозгласил он. – Приветствуем вас на ежегодном рыцарском турнире, устроенном в честь нашей прекрасной дамы, – и он указал жестом в мою сторону.
Сотни глаз устремились на меня.
– Встаньте, Ваше Изящество! Народ ждет, – шепнул мне негр.
Я поднялась и поклонилась. Зрители шумно зааплодировали.
– А теперь – внимание: встречайте наших рыцарей! – воскликнул Додик.
В роли заводилы он был очень хорош. Вот его настоящее призвание!
Под бой барабанов на поле вышли двенадцать мужчин в смокингах с бабочкой. Не успела я подумать об этой путанице, как удивилась еще больше, разглядев среди соперников знакомые лица Славы и Глеба.
– Сегодня эти благородные юноши сразятся за титул “Лучшего обольстителя года”. Каждый из них должен будет по очереди расточать хвалы нашей даме, – Додик опять указал на меня. – Тот, кто превзойдет остальных, завоюет звание победителя.
И соревнование началось. Да, чего-чего, а льстить они умели! Они были неподражаемы, все вместе и каждый в отдельности. Конечно, мало что из сказанного обо мне соответствовало истине, но как красиво это звучало! Невозможно было выбрать, кто из них лучше. Хорошо, что решать не мне. В конце выступления каждому участнику аплодировали зрители. Тот, кому доставалось меньше всего аплодисментов, выбывал из турнира.
С каждым раундом хвалы участников в мой адрес становились все бесстыднее. Они уже исчерпали все мои душевные качества и перешли на физические. Пока они соревновались между собой в поэтичности, описывая каждый отдельный фрагмент моего тела, зрители вывертывали шеи, стараясь получше меня разглядеть. Хорошо, что я была надежно защищена от их взглядов навесом и негром с веером. Никогда еще я не получала столько комплиментов за раз! Я бы оставила и наградила их всех, но непреклонный Додик с каждым раундом исключал из соревнования одного из рыцарей, и я не могла ему в этом помешать. Но кое-что мне удавалось сделать по-своему. Додик все норовил выгнать Славу, но я этого не допустила. Слава действительно не выдерживал темпа состязания. Его комплименты были слишком просты и банальны, а порой он говорил невпопад. Зрители не поддерживали его, зато я была на его стороне. У меня было право вручить «оберег неприкосновенности» любому из участников, и я всегда вручала его Славе. С моим оберегом он автоматически переходил на следующий уровень.
Наконец их осталось только двое: Слава и Глеб. Глеб выступил первым. Он был уверен, что победа у него в кармане и не слишком напрягался. Затем настал черед Славы. Он вышел вперед и воскликнул:
– Анита, неужели тебе нравится весь этот фарс?! Ты же знаешь: здесь, кроме меня, никому нет до тебя дела. Прошу тебя, уйдем отсюда! Давай убежим прямо сейчас! Решайся!
Он протянул мне руку, но я не сдвинулась с места.
– Слава, милый! Я не могу. Я уже не та доверчивая девочка, которую ты знал. Вряд ли я понравлюсь тебе теперь. Ты был прав насчет завода. Ты так хотел уберечь меня, а я не послушалась! Я тебя недостойна. Лучше забудь меня!
– Но я все равно тебя люблю! Мы все исправим. Мы все начнем сначала…
Но ему не дали договорить. Додик вызвал охрану. Они схватили и увели его. Глеба возвели в победители и вручили ему путевку на Гавайи на двоих. По правилам турнира, Глеб должен был лететь со мной, но он хотел взять с собой Полину. Я не возражала. Мне было все равно. Я, не отрываясь, смотрела на удаляющуюся фигурку Славы и думала о том, что опять ничего не предприняла. Я опять дала ему уйти. Неужели мне суждено снова и снова совершать одни и те же ошибки?
* ТУ МАЧ – слишком