В тот вечер перед Элиным отъездом мы с ней шли по набережной, слушали реку и наблюдали за заходом солнца. Говорили о пустяках, но я знала, что она позвала меня неспроста. Я была уверена: сегодня она откроет мне что-то важное.
– Вот скажи, ты еще где-нибудь видела идиоток, которые бы так завидовали мужчинам? – вдруг спросила она, резко поменяв тему разговора.
Это заставило меня насторожиться.
– Не думаю, что мы единственные такие. Например, феминистки…
– Не сравнивай меня с феминистками! Они помешались на власти и карьере. Меня это не интересует!
– Что же ты хочешь? – удивилась я.
– А ты сама не догадываешься? Разве ты не отдала бы все на свете лишь за один день в шкуре парня?
– Конечно, отдала бы! Но ты же меня знаешь – я плакса и трусиха. Я такая никчемная! А парни смелые, отчаянные. Ты же знаешь, как я им завидую! Но ты – совсем другое дело! Элька, ты же никогда ничего не боялась! Чего тебе не хватает?
– Малыш, я и сама толком не знаю, – призналась она. – Раньше я думала, что всему виной Эрик. Но когда он уехал, ничего не изменилось. Я просто не могу избавиться от мысли, что во мне видят только смазливую девчонку. Будь я мужиком, меня бы воспринимали иначе! У меня такое чувство, что я растрачу всю свою жизнь соревнуясь с мужчинами.
– Мы ничего не можем изменить. Такова наша судьба, – сказала я то, что тысячи раз повторяла самой себе.
– Что ты можешь знать о судьбе! Это такая сложная штука…
– Тебе что-то известно? Говори же!
– Четыре года назад я кое-что узнала… Кое-что важное о нашей зависти к мужчинам. О том, как от этого избавиться.
– И ты скрыла от меня! Элька, как ты могла!
– Малыш, не сердись! Ты была тогда совсем ребенком. Я боялась, что ты не удержишься, и расскажешь кому-нибудь.
– Я никогда бы тебя не выдала!
– Я знаю, знаю. Ну подожди, не убегай! Сейчас не время дуться. Я должна тебе все рассказать.
Я взбежала на холмик и опустилась на траву, стараясь отдышаться и привести в порядок мысли. Я вся кипела. Обида жгучей волной захлестнула разум. Но я понимала, что могу не позволить себе дать волю чувствам. Если сейчас я уйду, другого такого шанса поговорить с глазу на глаз у нас уже не будет. И я так и останусь в неведение.
Эля догнала меня и присела рядом.
– Малыш, ты знаешь, как я к тебе отношусь. Мне тяжело расставаться с тобой…
– Ты могла бы не уезжать.
– Но я должна это сделать! Так я наконец избавлюсь от этого кошмарного наваждения. От своего стремления во всем походить на мужчин. От этого проклятья!
– Как можно от него избавиться?
– Цыганка сказала, что это произойдет «в самом сердце Израиля». Значит, в Тель-Авиве. Вот почему я туда еду.
– Цыганка?! – вскричала я. – Ты бросаешь нас из-за слов какой-то цыганки? Ты же не веришь во всю эту чепуху!
– Да, я не верила. До тех пор, пока не встретила ту женщину. Она была не похожа на обычных цыганок. Ну, ты знаешь, тех, что гадают по рукам. Она даже не взглянула на мою руку. А когда заговорила о нашей семье, оказалось, что ей известны такие подробности, которые никто кроме нас знать не мог. Представляешь, она с меня даже денег не взяла.
– Что же она сказала?
– Что папа, то есть дедушка, навлек на нас с тобой порчу. Сам, конечно, того не ведая. Все из-за его нездоровой привязанности к Эрику. И теперь мы всю жизнь будем стремиться походить на мужчин. Это наше проклятье!
– Ты хоть сама себя слышишь? Это же бред!
– Малыш, послушай. Ты сейчас не на шутку напугана. Я тоже испугалась, когда впервые услышала. Как я хотела выкинуть все это из головы! Но не смогла. Чем больше я думала о словах цыганки, тем больше убеждалась, что она права. То, что с нами происходит, то, что мы чувствуем, иначе как порчей не назовешь. А ведь гадалка знала, как нам освободиться от этого проклятья раз и навсегда! Но я не восприняла ее слова всерьез. И даже ничего толком не расспросила.
– Но что-то же она сказала?
– Да. Несколько фраз мне запомнились отчетливо. Я их записала, а потом повторяла так часто, что выучила наизусть:
– Об этом.
Эля указала на медное кольцо, которое носила на шее не снимая.
– Но ты же говорила, что нашла его! – возмутилась я. – Откуда мне знать, что теперь ты не выдумываешь?
– Прошу тебя, давай не будем ссориться. Не усложняй мне и без того сложную задачу! Думаешь, мне легко? Думаешь, легко идти против всех? Быть совсем одной? Думаешь, я не сомневаюсь? Но это и есть мое испытание! А у тебя есть свое. Я и решилась то на этот разговор только чтобы передать тебе слова гадалки и это кольцо, – и она сняла с шеи цепочку.
– Но оно твое!
– Уже нет. Теперь, когда я знаю, в чем мое испытание, кольцо уже не нужно. А тебе оно пригодится. Жди, когда оно станет тебе в пору, а затем приезжай в Тель-Авив и действуй!
– Что же мне надо будет сделать?
–
– Звучит пугающе.
– Ты справишься, малыш. Я в тебя верю. Ты обязательно справишься.
* * *
Тетя уехала и неожиданно исчезла из нашей жизни. Все, что нам оставалось, это ждать ее редких весточек. Каждое ее письмо было настоящим событием. Мы собирались все вместе. Бабушка читала вслух медленно, с интервалами, которые были ей необходимы, чтобы вытереть набежавшие слезы. Эля восторженно писала о загадочной солнечной стране, о новых друзьях и новых впечатлениях, о непривычных нам свободных раскованных манерах израильтян и обо всем прочем.
Но однажды это прекратилось. Письма больше не приходили. Связь с Элей прервалась. Воспоминания о том периоде у меня очень отрывочные. Похожие на тревожный затянувшийся сон. Я тогда тяжело заболела и все время лежала в кровати, в полузабытьи. Мама не отходила от меня. Папа стал ко мне как-то особо нежен. Меня часто навещали дедушка с бабушкой. Они тяжело переживали за меня. Как-то сразу постарели. Даже дядя Эрик приехал, чтобы поддержать их. Он стал очень чуток и внимателен к своим родителям, чего раньше я за ним не замечала.
И ко мне все относились с каким-то особым вниманием, будто от чего-то меня оберегали. Часто шушукались за моей спиной, что-то все время от меня скрывали. Я чувствовала: это как-то связано с Элей. Все они почему-то отгородились от нее. И ничего не собирались мне рассказывать. Я должна была все выяснить сама. Тогда я и нашла в себе силы выздороветь. Я должна была поправиться, чтобы связаться с тетей. И я с ней связалась.
Нашла ее телефон в одном из писем и позвонила ей поздно ночью, когда все спали. Наконец услышала ее голос. Мы обе так разволновались, что истратили впустую несколько драгоценных минут. То обе говорили разом, перебивая друг друга, то обе замолкали. Вдруг Эля всполошилась, что звонки стоят слишком дорого, и нам не следует так долго болтать. Мы стали созваниваться каждую неделю, но мне никак не удавалось выяснить у нее, что от меня скрывают родные, и какое отношение это имеет к ней. Все время возникали какие-то помехи. То связь была плохая. Эля едва меня слышала, а я боялась говорить громче, чтобы не разбудить домашних. То мы торопились так много рассказать друг другу, что уже не оставалось времени на интересующий меня вопрос. Но на самом деле виноваты были не помехи. Просто я боялась ее об этом спросить.
Затем все, казалось бы, вернулось на круги своя. Я выздоровела. Дядя Эрик уехал. Дедушка целиком ушел в работу, занявшись каким-то новым научным исследованием. Только вот домашние как-то разом перестали говорить об Эле. Даже стали избегать меня, чтобы не пришлось отвечать на вопросы. Они все скрывали от меня правду.
Тогда и начался период моего взросления и одиночества. Когда человек теряет опору близких, он быстро взрослеет. Они первыми оттолкнули меня, и я ответила им тем же. Даже с мамой у меня не было больше тех искренних отношений, как прежде. Я перестала им доверять. Я ждала только одного: когда я достаточно повзрослею, чтобы уехать в Израиль и присоединиться к Эле.
Я будто сразу потеряла всю семью. С Элиным отъездом между мной и родными стало расти отчуждение. Я была ужасно одинока в тот период. Я чувствовала себя потерянной и никому не нужной, пока однажды ни познакомилась с Мирославом Талесником, который стал самым важным человеком в моей жизни.